КОНСТАНТИН СЕРГЕЕВИЧ СТАНИСЛАВСКИЙ
«Для начала творчества необходимо:
внимание к каждой текущей минуте, внимание к каждой встрече;
полный мир и спокойствие в себе самом;
переживание всей текущей жизни, как величайшей красоты» (Из книги «Беседы Станиславского в оперной студии Большого театра»).
«Кто в искусстве не идет вперед — тот идет в нем назад» (Беседы)
«Не стремитесь в первые ряды к отличиям и наградам, а стремитесь в мир красоты.« (Беседы).
«Красота разбросана везде, где жизнь. Она разнообразна, как природа, и никогда, слава Богу, не уложится ни в какие рамки и условности. Вместо того, чтобы сочинять новые правила, станьте ближе к природе, к естественному, то есть к Богу, и тогда вы поймете не одну, а неисчислимые красоты Бога, которые закрылись от вас, благодаря правилам и условностям.
…Условностей нет.
То, что публика желает видеть актера, и его освещают рампой — это не условность (а условие), или самая малая ее часть». ( «Мое гражданское служение России».)
«…красиво не то, что по театральному ослепляет и дурманит зрителя. Красиво то, что возвышает жизнь человеческого духа на сцене и со сцены, то есть чувства и мысли артистов и зрителей».
“Отдайте себе отчет, вы, люди, пришедшие искать творчества на сцене, что такое вся ваша жизнь? Если она не беспрерывное творчество, то зачем тогда жить?” ( Беседы).
«Подвиг артиста живет в красоте и чистоте его сердца, в огне его мысли».
«Вопросы этики — основа жизни в искусстве»
«Учитесь скорее самому трудному и самому важному: любить искусство, а не себя в искусстве». ( Послание Чеховской студии.)
«Знаете, почему я бросил свои личные дела и занялся театром? Потому что театр — эта самая могущественная кафедра, ещё более сильная по своему влиянию, чем книга и пресса. Эта кафедра попала в руки отребьев человечества, и они сделали её местом разврата.
Моя задача, по мере моих сил, очистить семью артистов от невежд, недоучек и эксплуататоров. Моя задача, по мере моих сил, выяснить современному поколению, что актер — проповедник красоты и правды».
«Каждый день, в который вы не пополнили своего образования хотя бы маленьким, но новым для вас куском знания… считайте бесплодно и невозвратно для себя погибшим».
«Развитие эстетического чувства человека – одно из немногих средств, приближающих нас к Небу». ( Из книги «Моё гражданское служение России»).
«Взаимная уступчивость и определённость общей цели – главное условие работы в театральном коллективе.
«Если артист вникает в мечты художника, режиссёра или поэта, а художник и режиссёр в желания артиста, — всё идёт прекрасно. Люди, любящие и понимающие то, что они вместе создают, должны уметь столковаться. Стыд тем из них, кто не умеет этого добиться, кто начинает преследовать не основную, общую, а личную, частную цель, которую он любит больше, чем самое коллективное творчество. ТУТ СМЕРТЬ ИСКУССТВУ И НАДО ПРЕКРАЩАТЬ РАЗГОВОР О НЁМ.»
(« Моя жизнь в искусстве».)
«Всякий, кто портит нам земной рай – жизнь в театре, должен быть либо удалён, либо обезврежен. А мы сами должны заботиться о том, чтобы сносить в театр со всех сторон только хорошие, бодрящие, радостные чувства. Здесь всё должно улыбаться, так как здесь занимаются любимым делом. Пусть об этом помнят не только актёры, но и администрация, с её конторами, складами и проч. Она должна помнить, что здесь не амбар, не лавки, не банки, где люди из-за наживы готовы перегрызть друг другу горло. Последний конторщик и счетовод должен быть артистом и понимать сущность того, чему он служит. Скажут: а как же бюджет, расходы, убытки, жалование.
Говорю по опыту, что от чистоты атмосферы в театре материальная сторона только выигрывает. Она, помимо их сознания, передаётся зрителям, притягивает к себе, очищает, вызывает потребность дышать художественным воздухом театра.»
«В искусстве можно делать многое, — лишь бы это было ХУДОЖЕСТВЕНО-убедительно».
( « Моя жизнь в искусстве».)
«Так много актёрских и режиссёрских бездарностей прячутся на сцене за декорации, костюмы, красочные пятна, за стилизацию, кубизм, футуризм и другие «измы», с помощью которых стараются эпатировать неопытного и наивного зрителя.»
(«Моя жизнь в искусстве».)
АНАТОЛИЙ ВАСИЛЬЕВ:
«Нужен ли театр? Спрашивают тысячи разочаровавшихся в театре профессионалов и миллионы уставших от него людей. Зачем он нам? В годы, когда сцена так ничтожна по сравнению с площадями городов и землями государств, на которых разыгрываются настоящие трагедии из подлинной жизни.Что он нам? Позолоченные ярусы, бархатные кресла, грязные кулисы, вымученные голоса или наоборот — черные боксы, заляпанные грязью и кровью с кучей взбесившихся голых тел. Что он может сказать? Всё! Театр может сказать всё.
И как боги на небесах живут, и как заключённые в пещерах томятся, и как страсть возвышает, и как любовь губит, и как добрый человек не нужен, и как обман царствует, и как люди живут в квартирах, а дети — в лагерях для беженцев, и как в пустыню возвращаются, и как с любимыми расстаются, театр может сказать обо всем. Театр был и останется навсегда. И сейчас, в эти пятьдесят-семьдесят последующих лет, он особенно необходим. Потому что из всех публичных искусств только театр — это из уст в уста, из глаз в глаза, из рук в руки, и от тела — к телу. Ему не нужен посредник, между человеком и человеком — прозрачная сторона света, не юг, не север, не восток, не запад — сам по себе свет, светящийся со всех четырёх сторон, непосредственно узнаваемый всяким враждебным или дружественным человеком. Театр нужен разный. И из разных других и многих — архаичные формы театра будут востребованы прежде всего. Театр ритуальных форм не должен быть противопоставлен театру цивилизованных народов. Светская культура выхолащивается, «культурная информация» подменяет собою простые сущности и встречу с ними. Театр открыт. Вход свободный.
К черту гаджеты и компьютеры — идите в театр, занимайте ряды в партере и на ярусах, вслушайтесь в слово и всмотритесь в живые образы — перед вами театр, не пренебрегайте им и не пропустите в своей торопливой жизни. Театр нужен всякий. И только один театр не нужен — это театр политических игр, театр политической мышеловки, театр политиков, театр политики. Театр ежедневного террора — личного и коллективного, театр трупов и театр крови на площадях и улицах, в столицах и в провинции, между религиями и этносами»
«Гибель театра начинается с позиции режиссера, который уверен, что он путем дрессировки способен медведя превратить в кота. Или наоборот — не важно. Важно, чтобы подопытное животное беспрекословно прыгало с тумбы на тумбу. И чтобы тумба не как у людей. Меня все зовут: приходи, такой-то режиссер то-то сделал по-новому. А я все жду и жду, когда кто-нибудь сделает что-нибудь по-старому...»
«Меня интересует актер, который не является персонажем. Мне более не интересно, чтобы актер представлял из себя какой-то персонаж. Я хочу его видеть как персону, как поэта, как личность. Его самого и больше никого. Я не хочу, чтобы он был исполнителем воли режиссера, я не хочу, чтобы актер был рабом персонажа, я даже не хочу, чтобы актер был рабом пьесы. Я хочу войти в зал и увидеть исключительную личность, я ожидаю от этой личности открытий, театр я перестал понимать как средство для того, чтобы воспитывать публику. Мне кажется, что театр — это опыт, который делают сами актеры» .
«Артист в театре — это вся театральная реальность. В теории игры получается так — проживание в секунду времени на уровне естественного существования. Существования на большом промежутке времени в теме и мысли. Существования на очень большом промежутке времени — в философии. Артист накапливает энергию, конденсирует, накаляет ее в себе с тем, чтобы потом отдать, излучить. Он работает и внешне, как деталь архитектурной композиции. Работает в рисунке, в стиле всего спектакля. Все, о чем бы ни говорил нам спектакль, — в нем, в актере».
АНАТОЛИЙ ЭФРОС
«Мне кажется, мы слишком опростились. Мы слишком опростили искусство, мы слишком опростили собственную жизнь, мы потеряли форму.
Почему трудно поставить Чехова, почему трудно произнести монолог Треплева? Сейчас скажу… Когда-то во МХАТе шёл спектакль «На дне», и Луку играл Москвин. И этот Лука верил в «праведную землю». А потом играл Грибов, и он в «праведную землю» уже не очень верил. И вокруг него всё стало чуть проще. Старый МХАТ жизнь высветлял, искал свет. Они были поэтами, хотя при этом были реалистами! А мы систему выучили, но забыли про свет.
Система без поэзии — ничто. Поэтому сейчас так важна личность Станиславского.
Говорят, когда он входил в комнату, люди бывали потрясены его красотой. А когда он начинал говорить, он говорил так просто! Чем человек больше, тем он разговаривает проще, тем шире смотрит на мир. Станиславский мог признавать Крэга и мог любить Мейерхольда. Станиславский — это свет, это высота, это религия. Сейчас в театре не хватает простодушия, не хватает той наивности, которая была в этом огромном гении.
Есть высокие идеалы — вот что я хочу сказать. Мы не сопоставляем себя с высотой, а, наверное, это надо делать.
Они были очень высоки духовно — Станиславский, Тургенев, Хемингуэй, Чехов…теперь в театре этого не хватает».
«… профессионализм — это скрупулезность, способность трудиться, отсутствие суеты.
Профессионализм — это деловая скромность, способность служить своему делу, самокритичность.
Профессионализм — это не притягивание роли к себе, а умение идти от себя к роли, ломая не роль, а себя. Это умение не задерживать на себе лишнего внимания. Это способность ощущать действие и его развитие.
Профессионализм — это умение слышать режиссера и чувствовать локоть партнера. Тяга к изживанию в себе поверхностного, тяга к углубленности.
Профессионализм — это воспитание в себе особого слуха к внутреннему ходу сценического действия.
Профессионализм — это подвижность внешняя и внутренняя. Наконец — это подвижничество.»
(Эфрос А. В. [Избранные произведения: В 4 т.] 2-е изд. доп. М.: Фонд «Русский театр», Издательство «Парнас», 1993. Т. 4.)
РИМАС ТУМИНАС
«Я всегда говорю, что надо играть «третьему глазу», небесам. Если небеса откликнутся, спектакль состоится. Пусть на одну секунду, но зритель почувствует: смерти нет. А есть красота и жизнь вечная. Театр весь — ради этой секунды. И она того стоит».
«Актер-интеллектуал — это, конечно, мечта. Но если реально смотреть на вещи, хочется, чтобы актер не переставал учиться и искать.
— Актер должен требовать от себя чистоты. Тогда он сможет транслировать ее другим.
И стараться не обозлиться ни при каких обстоятельствах. Не поддаваться жизни»
«Театр учит терпению.
В этом слове — все. Терпение создает тебя самого. Терпение — это такая химическая реакция, длительная, в которой отбрасываются, отщепляются какие-то мои личные недостатки, отходит моя человеческая пыль, грязь.
Начинаешь слушать и слышать другого, видеть его.
Когда есть терпение, открывается мир: даже не мир автора, которого ставишь, а мир истории, мир века, открывается мир в небесах, когда есть терпение.
Еще результат терпения — это сочувствие и благодарность. … и прощение. И это самое ценное, к чему мы приходим через терпение.
Через терпение мы приходим к христианству, для которого прощение — одна из самых важных составляющих».
«Мир разрушают, и нам ничего другого не остается, как гармонизировать, собирать его. Вот почему театр — серьезная институция: он занимается восстановлением того, что нарушено. Шекспир приходил к вершинам гармонизации только к пятому акту — через жертвы, потери, гибель героев. Шестого акта — о том, как жить дальше, он не писал. Мы же должны создавать шестые акты, имея в виду будущее».
Георгий Александрович Товстоногов ( 1915 — 1989).
… В театр ходят не только для пользы. В театре ищут и развлечение, и отдых. И этого совсем не надо бояться. В настоящем театре, развлекаясь, учатся жить, а отдыхая, обогащают себя.
Театр сравнивают с кафедрой, со школой. Как всякое сравнение, его нельзя понимать буквально. Театр — школа, в которой не учат в обычном смысле слова. В этой школе не задают уроков и не требуют запоминаний. В этой школе нет учеников и учителей. С высокой кафедры — сцены, вопреки школьному этикету, подсказывают зрителям ответы. И чем незаметнее эта подсказка, тем лучше „ученики“-зрители воспринимают „урок“-спектакль.
Театр — школа, в которой учатся с удовольствием, учатся, не замечая того, что учатся. Как только зрители замечают, что их учат, поучают, повторяют одно и то же и давно пройденное, такую школу перестают посещать. В театре-школе ничего не вдалбливают, ничего не рассказывают, ничего не читают. В этой школе только показывают — показывают жизнь.
Театр — зрелище. Театр — праздник. Театр — развлечение. Все это тоже верно, но тоже в очень своеобразном смысле. На этом празднике не только смеются, но и плачут, волнуются и страдают, решают философские проблемы. Праздничность, зрелищность, развлекательность театра не всегда выражаются в ярких красках, звонких песнях и пестроте событий.
Театр обязан быть праздником и зрелищем только в том смысле, что каждое представление должно быть увлекательным и интересным. Театр умный, но скучный — не театр. Театр, в котором только весело, — балаган.
Фейерверк красив. Фонтаны Большого каскада в Петродворце прекрасны. Разноцветные воздушные шары, танцевальная музыка и иллюминированные корабли на Неве в дни праздников веселят души. Они нужны для полноты нашего счастья. Хотя полезного и поучительного ни в салютах, ни в фонтанах как будто нет.
Современный Театр обязан соединить, сплавить воедино школу с праздником, мудрость с развлечением, урок со зрелищем.
В статье «Театр и зритель»
[su_subpages p=» » class=» Обо мне Друзья и Учителя»]